Русского режиссера обвинили в пиаре на СВО: Он собрал рюкзак и уехал защищать Родину на кровавом черноземе Запорожья

Спектакль получился и достойный, и необычный, сейчас он идет в Тольятти, зрители обычно встают в конце и молчат. Никто их об этом не просит, просто такая реакция души и сердца, до которого достучались актеры и режиссер. Но, судьба у первого спектакля про СВО оказалась непростая – слишком много неудобных имен оказалось на афише. Со мной и Прилепиным все понятно, но там были и условно-«донбасские» поэты: Анна Долгарева, Игорь Караулов – «вата и сепары». Премьеру сорвали – взбунтовалась труппа Чайковского драматического театра. Когда бунтовали, совсем не думали, что реакция общества будет жесткой. Потом пришлось юлить, рассказывать, как они ходят на «Бессмертный полк» и поддерживают Россию в тяжкие годы... Уже потом, на фронте, Александр Борисов признался мне, что сам до сих пор не понимает, как он с такими взглядами оказался худруком театра. Бог управил, но до какого-то предела, спектакль нужно было спасать. И в этом спасении была и кровь, и драма. За сутки до покушения, Захар Прилепин договорился о постановке сорванного спектакля в Туле. Но, на премьеру Захар не попал – его подорвали фугасом, погиб мой знакомый, боец с позывным «Хмурый», Прилепин оказался в больнице в очень тяжелом состоянии. Противостояние дышало нам всем в затылок, мы чувствовали его смрадное дыхание и невозможно было это не замечать, отстраниться, окуклиться в своем плюшевом мирке. Я договорился, с помощью добрых людей, об осенних гастролях спектакля в Якутии, но в сентябре мне позвонил режиссер:

- Подписал контракт с Министерством обороны на год.

- А спектакль?

- Спектакль идет.

Я лишь сказал: «Нужна будет помощь по снаряжению, пиши, помогу».

В октябре Саша написал: «Воюю под Работино, 108-й полк ВДВ, связист десантно-штурмового батальона. Замучали дроны-камикадзе, и очень нужен небольшой монокуляр – прибор ночного видения». За два часа собрали с читателями и зрителями на нужную военную справу. На квадрокоптере Юли Чичериной испытали дронобойку «Гарпия». Благодаря читателям, мне удалось купить ее в два раза дешевле, и я в очередной раз поразился торгашам, наживающимся на СВО, добавляющим к цене еще 120%! Худа без добра не бывает, и я взял аж две дронобойки – для врачей из эвакуационной бригады, работающей под Артемовском (смотри КП от https://www.kp.ru/daily/27538/4805027/). От себя купил переносную мини-электростанцию, выдающую без шума и тепла 220 вольт в любом окопе – зачем нужна дронобойка если она не заряжена? Еще купил Саше сапоги до минус 50 градусов и еще много-много нужных на фронте мелочей. Угадал с блокнотом, стилизованным под минобороновское «Наставление по стрелковому делу», только на обложке у него было написано: «Краткое руководство по использованию трофейных киборгов». Саша, как и положено русскому интеллигенту на войне, начал вести дневник.

На квадрокоптере Юли Чичериной испытали дронобойку «Гарпия».

Дмитрий СТЕШИН

Саша опоздал на час и это было нормально для происходящего вокруг. Из грязной потрепанной «Нивы» бодро и упруго выскочил воин в камуфляже, лицо его было обветрено лютыми степными ветрами, заострилось, окаменело:

- Прости, - сказал Саша. - На Пологи устроили налет дронов. Один дрон упал на дорогу, по которой выезжали, ждали, когда обезвредят.

Это была реальность СВО. Вражеский дрон-камикадзе, не нашел цели и выработал заряд в батарее. Минувшим летом на них стали ставить тепловые датчики. Из-за разницы температур, заряд взрывчатки срабатывал, когда дрон брали в любопытные руки, сейчас, в предзимье, может рвануть если просто приблизиться к такой птичке.

Единственное, где можно было поговорить здесь – в моей теплой машине, приткнувшейся между кирпичных стен. Машина моя еще чистая изнутри и мне показалось, что Саша как-то расслабился, вдруг оказавшись в крохотной, но зоне комфорта. И это предположение тоже было верное. Начал с главного:

- Объясни мне, пожалуйста. Вот мы здесь встретились, в зоне боевых действий. Я – понятно, я репортер, я здесь с марта 2014-го. А ты? Ты преодолел все препоны, у тебя получился хороший спектакль, тебя поддерживали тысячи людей. Можно было работать дальше, но ты обрубил все концы и ушел воевать. Почему?

- Во время театрального конфликта, меня обвинили, что я «пиарюсь на СВО».

- Ты их заткнул.

Саша не соглашается, замечает, что такой цели не ставил:

- Я бы пережил это обвинение, проглотил. Я понимал, что больше пользы принес бы занимаясь своим делом. Но, места в том театральном мире для меня не нашлось. Таксистом, после таких обвинений, я работать не захотел, а семью кормить нужно. У меня растет сын, пусть я буду честен перед ним, назвавшись груздем. Я залез в этот кузов и постараюсь вернуться домой. Вернуться в театр, мне есть что сказать зрителям. Не только на военную тему.

Сюда, под Работино, Саша заехал через Луганск. Там была его первая учебка. Ее полезность, по прошествии двух месяцев на фронте, он оценил невысоко. Я заметил, что с журналистикой тоже самое. Настоящий журналист - он в поле, а не в учебных классах.

- А потом нас начали тренировать «музыканты», заключившие контракт с Минобороны. Их на какое-то время сделали инструкторами. Гоняли жестко, обстреливали нас нормальными боевыми патронами – приучали не бояться. Потом была небольшая учебка уже здесь, на Запорожском фронте и «Здравствуй Вербовое и Работино!».

Срочную службу мой собеседник не проходил, говорит – «я абсолютно гражданский, нулевой», но этот факт биографии на глаз уже не определить, только со слов.

Я раньше тоже думал, что самое тяжелое на фронте, это ожидание прилета снаряда, в любое мгновение. Но психика вытесняет это ожидание, заштриховывает, чтобы человек не сошел с ума и на сцену вылезают другие явления. Спрашиваю, что показалось здесь самым тяжелым? Саша хохочет, первый раз за этот разговор:

- Я же сибарит! Богема!

Я тоже смеюсь, оценив ситуацию:

- Верно! Театральная!

- Да, чашечка кофе с сигареткой – это все про меня. Обстрелы страшно, конечно, но самое страшное – быт. Сама окопная жизнь. Приехать в дом и помыться – уже считается за счастье. В окопе тяжело с личной гигиеной.

- Если есть время, какой досуг?

- Играю в шахматы на телефоне. Жду, когда дойдет посылка с планшетом и загруженными книгами. Жена выслала полевой почтой девять посылок. Четыре пришли прямо на фронт, прямо туда, где мы дислоцируемся. А пять, отправленных раньше, еще едут.

Мы немного говорим о возрасте, Саша – самый старший в подразделении. Всем остальным, лет по 25, вот как врачу Диме, который его привез. Молодой парень, но повоевавший, с двумя осколками ходит, не стали удалять – «сами выйдут». Фронт сглаживает возраст:

- Ребята разные, это понятно. Есть очень сложные личности. Но Бог меня как-то бережет. Тяжелые люди отсеиваются. Те, кто остаются, зачастую грубые, но искренние честные и чистые. И положиться на них можно, и, если опытные, поддержат тебя, хотя я и старше их на целую жизнь.

С питанием на линии боевого соприкосновения все нормально, но я задаю дежурный вопрос: «Чем завтракал?» Саша смеется:

- Как положено, чашка отличного кофе от «гуманитарщиков» и сигаретка.

По материнской линии у Саши все с Украины, из окрестностей Киева. Во время коллективизации ветвь семьи выселили на Урал. Правнук вернулся обратно и знает – зачем? Саша объясняет:

- Все украинские песни – мои детские песни. Я не хочу отказаться от своего детства, потому что какие-то люди в Беловежской пуще подписали какую-то бумажку. Так это не работает, в России 30-35% граждан имеют прямые родственные связи с Украиной. Мы имеем точно такие же права на эту землю, как и ребята с украинским паспортом.

Говорим о местных. Их в прифронтовой зоне, на этом участке от Токмака до Полог немало. Целый куст сел, работают карьеры, даже сеяли и убирали зерно, не смотря на обстановку. Мой собеседник вздыхает. Так вздыхают по своим, не по чужим:

- Кто-то нас крестит, когда мимо проезжаем. Кто-то кроет. Оно и понятно, когда бои приходят к твоему дому, а ты просто обыватель, просто хотел мирно жить… И тут все рухнуло. Я их понимаю. И понимаю, что в том же Мариуполе, отношение к России уже совсем другое. Чем здесь, в разоренных боями деревнях.

Да, Мариуполь - прекрасный пример возвращения России. Но отстроить разрушенное, этого недостаточно. Меня, как и всех, мучает вопрос – что дальше, как мы пересоберемся? И я задаю его Саше:

- Ты думал об этом, все мы об этом думаем. Вот мы ломаем военную машину бандеровской Украины. Возвращаем часть территорий. Ставим гарнизоны, комендатуры, налаживаем мирную жизнь – а вот дальше что?

- Нужно возвращаться к тому, что было до революции. Тарас Шевченко, в ответ на вопрос «украинец ли он?» ответил: «Я русский шляхтич». Надо возвращаться к концепции единства трех ветвей русского народа: великороссы, малороссы и белороссы.

- Просто, одна из ветвей единого русского народа. Помириться мы сможем с малороссами?

- Без вариантов, помиримся. Не со всеми, конечно. Везде, в обществе, как и в театральной труппе, есть активисты, середняки и пассивные. Середняков всегда больше. Вот с ними мы помиримся, а вот к активу, а его не больше 10%, придется применять очень жесткие меры. И не надо повторять хрущевско-бериевскую историю с реабилитацией бандеровцев.

- Крайний вопрос – творческие планы?

- Очень хочу поставить «Дни Турбиных», очень меня бередит эта история. Есть что сказать свое, есть мысль режиссера, как это можно поставить. Булгакова даже не нужно «осовременивать», он и так актуален во все времена.

Я выехал из зоны боевых действий и долго, много часов, катил по гладеньким дорогам в Донецк. Дорогам пустым, в отличии от транспортного коридора в Крым. Асфальт положили летом – Россия пришла, смотрите! Обгонял неуклюжие армейские колонны, проскакивал маленькие уютные городки, болтал с бойцами на блокпостах и обдумывал последние слова режиссера. И вот что получилось:

Если бы Булгакова все читали внимательно, мы бы здесь не встретились с Сашей Борисовым никогда. Не свела бы судьба. Господь послал нам пророка, но мы не обратили на него внимания, через что и претерпеваем и остается только пророка цитировать, вкладывая в его слова новую, современную горечь:

«Просто растает снег, взойдёт зелёная украинская трава, заплетёт землю... выйдут пышные всходы... задрожит зной над полями, и крови не останется и следов. Дешева кровь на червонных полях, и никто выкупать её не будет».